Первая сказка про полоза.
*
Когда мир превращается в кусочки дрожащего света и теней, пора уходить в сон.
Не так давно он опять был молодым и быстрым, как солнечный блик, а сейчас опять стал медленным и слабым. Он крался среди теплой опавшей хвои и листвы, неспешно проползал под корягами, среди черничников и отцветших ландышей. Искал укромное место, словно уже заканчивался листопад. Все еще приятно было впитывать тепло, идущее с неба, но сначала ночи, а вслед за ними и дни становились холоднее.
Полоз остановился, почуяв впереди сырость мхов, затхлый душный вкус мертвой воды.
*
Бывало, он любил холодный ил, он помнил. В таком сне он был почти таким же, как сейчас, но любил холодный ил и не любил свет. Ему приятно было оставаться холодным, лежать на дне, в липкой черной жиже и ждать ночи. Он не испытывал ни жажды, ни голода, ни стремления к солнцу. Это спокойный сон, в нем полоз не помнил, что бывал в других снах.
*
Впереди горьковато пахло гнилой древесиной. Полоз приблизился к пню, дотронулся до выпирающего из земли корня мордой. Внутри жила жаба. Не какая-нибудь молодая глупая лягушка, а настоящая жаба, старая, почти как сам полоз. Она повернулась к входу мордой, раздулась, набычилась, заревела. Полоз даже не надеялся проглотить ее. Он не просыпался и не засыпал жабой, не говорил на их языке.
Он тщательно и задумчиво ощупал языком старую древесину. Вблизи она оказалась слегка сладковатой. Этот вкус его привлекал, хотя он никогда не стал бы есть сладкую неподвижную пищу.
*
Деревья тоже были полозами, но они не умели двигаться, как змеи. Бывал сон, в котором полоз сам просыпался одним из них. У него не было глаз, не было ушей, не было языка и ребер. Он всегда хотел подняться как можно выше. Сейчас ему было недоступно это желание, хотя он и забирался в молодости на невысокие кусты и молодые деревья. А в древесном сне он лез вверх, но словно бы очень медленно, пытаясь, но не имея сил оторваться от земли. Сначала он не чувствовал ни тепла, ни запахов, ни вкуса. Он помнил только свет, льющийся отовсюду. Потом он скрывался в земле, и не было ни звука, ни света, только холодная рыхлая земля сжимала его со всех сторон, словно скорлупа яйца. Но это не было похоже на сон, где он лежал под водой. Им владело непреодолимое страстное желание вырваться на поверхность. Иногда он думал, что это были два разных сна, ведь такое же желание он испытывал в теперешнем сне, когда земля прогревалась и овраг заполнял запах свежей воды.
Он расползался внутри земли, чувствовал, как его тело сплеталось с телами тысяч других неходящих змей. Он помнил, как им владело непреодолимое желание дотянуться как можно дальше. Он слышал подземные ручьи, и не было ничего слаще, чем вода из них. Когда он пробивался к свету, он чувствовал боль, словно выползал из кожи. Он поднимался выше, расправлял чешую, подставлял ее солнцу.
Когда становилось холодно, он также как теперь уходил в сон. А после так же пробуждался, и оттаивать было так же больно и приятно, как после пробуждения полозом. И также, едва насытившись, деревья устраивали змеиные свадьбы, а после оставляли огромные кладки, из которых вылуплялись новые змеи, рвущиеся в небо.
*
Полоз брел среди шуршащего сухого опада и едко пахнущих сосновых шишек. Он уже не ел много дней и не чувствовал голода. Теперь он все острее чувствовал холод, и сторонился сырых теней и грязи. Все яснее чувствовались тепло и запахи другого сна. Временами полоз останавливался, чтобы послушать мир. Пытался вглядеться полуслепыми глазами в небо, но видел только светлые и темные пятна.
*
Был сон, в котором он боялся сна, словно думал, что не проснется, а останется лежать вечно. Трудно представить, но это было. Пожалуй, это самый странный сон, почти не поддающийся воспоминанию. Его чешуя была мягкой, как у новорожденного, но это не было неприятно. Мир был виден то снизу, то сверху, словно бы с самой высокой ветки. Он помнил, как много раз падал, развернув ребра, лежал над землей, как в теплой воде, ударялся о деревья, но все это словно бы по собственному желанию. И еще, он помнил, что тепло было у него внутри, а не снаружи, и этого уже совсем не понять. Но был и еще более удивительный сон.
В нем он мог почти все. Он помнил, что их было много, словно ужей в овраге. Они собирались вместе, чтобы никто на них не напал, как делают молодые змеи, но было еще что-то, чего он не мог понять. Словно рот был у одного, а желудок был у других, и когда один настигал и глотал пищу, насыщались и остальные. Эти смотрели на землю сверху, как и существа из другого сна. Они не чувствовали связи с землей, и очень часто спали. При этом они то боялись спать, то не боялись, и совершенно не понять было полозу, чего же хотелось ему больше всего. К тому же в отличие от сна, в котором тепло всегда было внутри, в этом сне такие, как сам полоз, боялись холода. Но они умели сами создавать солнце, и это было самое удивительное. Они часто сбрасывали кожу и отращивали новую, и делали это совершенно безболезненно. У них были грубые, нечувствительные языки, но этих языков было много, а танец и шипение при встрече других были так сложны и ритмичны, что полоз и не пытался его вспомнить и понять. Они умели не просто глотать, а погружать мир вокруг себя в сон, а потом будить его, и мир принимал другое обличье, словно сами были лесом внутри леса. Так, они умели пробуждать из деревьев солнце, и он умел, так же как другие. И они умели уходить в сон и пробуждаться в том же обличье, как ужи и деревья, только делали это каждую ночь.
*
Лесная сорока расправила хвост, обхватила сухими пальцами ветку сосны. Склонила голову набок, разглядывая лежащего неподвижно некрупного полоза. Его морду ощупывали усиками красные муравьи-разведчики. Муравьи всегда просыпались муравьями, слишком уж они были не похожи ни на кого, кроме муравьев.